Андрей Богданов - Русские патриархи1589–1700 гг
Патриарх не обидел высоко ценимого им бывшего дворецкого монаха Иосифа Булгакова и назначил его в свой Патриарший разрядный приказ, где тот, однако, не имел такой полноты власти, как в Дворцовом приказе. А вскоре приказом государя был потеснен и патриарший казначей Андрей Владыкин. На его место дьяк Разрядного приказа Артемий Богданович Возницын (брат Прокопия) «привел с собою» в Крестовую палату Ивана Яковлевича Яковлева. Правда, Яковлев не получил звания казначея, но «имя его велено было писать с отчеством» и оклад равнялся содержанию казначея–монаха [580]. Таким образом, во всех трех патриарших приказах были поставлены светской властью администраторы, крайне недовольные, судя по донесению Прокопия Возницына, сохранением в этой области влияния «ближних старцев» (монахов), удерживавших законные бразды правления, пользуясь «именем» Адриана.
Недовольство светских чиновников самим патриаршеством объясняет парадоксальную, на поверхностный взгляд, ситуацию, когда тяжко бальному Адриану и окружавшим его «старцам» не позволяли организовать вполне правильное архиерейское управление. Давняя (и сохранившаяся доныне) традиция определяла, что ближайшим помощником патриарха в управлении делами Церкви является живущий на Крутицком подворье митрополит номинальной Сарской и Подонской епархии. По кончине митрополита Евфимия ясно сознающий недостаток своих сил Адриан во всеуслышание выразил желание видеть на этом важнейшем посту наиболее энергичного из тогдашних русских архиереев, архиепископа Холмогорского Афанасия (в миру Алексея Артемьевича Любимова).
Однако летом 1699 г. Петр I лично (и совершенно беззаконно) распорядился перевести на Крутицы старого и немощного митрополита Нижегородского Трифиллия (Инихова). Это заставило обычно весьма сдержанного, смиренного Адриана написать представителю государя в столице боярину Т. Н. Стрешневу послание, весьма резкое по форме и четкое по выраженным патриархом требованиям. Протестуя против беззаконного указа о переводе Трифиллия, который не мог заставить себя выполнить, Адриан писал:
«Сие дело неприлично таковому содействию, что без всякой церковной вины и гражданской вины на иную (архиерейскую. — А. Б.) степень перевести его, как священные правила о том гласят, чего ради куда переводить кого. А он уже устарел, и болезнен, и здесь, в непрестанном труде ради славы Божией и христианского благочестия, быть едва может. Еще же и в Нижнем граде многие от приказного сына его, митрополичья, [яко слышали] сотворились оскорбления людям, и в доме там архиерейском в вещах истеря, и в делах великая неисправа и тщета напрасная. Изволь, твоя сыновская любовь во Господе, благочестивейшему нашему царю сие донести.
Что он, государь, и сам о том, быв у меня в келье, изволил говорить, чтобы в то служение (на Крутицкой митрополии. — А. Б.) избран был, кто потребен, паче же в здешнем граде, при их царском величестве и при нашем архиерействе, ради всяких нужных церковных требований и гражданских дел. И чтоб изволил сей перевод отставить, и сотворить нам милость, и лучшее в пользу Церкви Божией и людей христианских, быть же здесь кому приличнее и способнее изволил бы. И о том его, государя царя, аз и все сущие здесь архиереи просят. И по сему доношению, прошу, возвести нам, во имени Господни, через почту письменно, ради Церкви Божией, в немедлении».
Не ограничившись столь открытым протестом против воли государя, Адриан приложил к посланию еще и записку Стрешневу с положительными аргументами для доклада Петру по кандидатуре Афанасия: «Еще же весьма таковой здесь надобен архиерей, чтобы приказать ему книжный Печатный двор и надзирание школ, где учатся дети и возрастные отроки славянского нашего, греческого и латинского языка и грамматического знания в пользу Церкви Божией, и ради всяких к пользе гражданской благоразумных соделываний, и переводчиков, и лекарских искусств, даст Господь, будут навыкать, — и о сем быть попечению должно. И ради немощей моих прежде было намерение о Холмогорском владыке, дабы и в вышеописанных делах способствовал. Пожалуй Господа ради, сотвори любовь: будет возможно — доложи (государю. — А. Б.), или зачем будет невозможно — отпиши, чтобы было лучше и угоднее всем» [581].
Просвещенный архиепископ Афанасий действительно был наилучшей кандидатурой для управления делами Церкви. Поддерживая дружественно–доверительные отношения с Адрианом, этот ревнитель православного благочестия, энергичный администратор и строитель, меценат и книжник, интересы которого простирались от богословия до архитектуры и медицины, архиепископ неизменно выражал самую горячую поддержку Петру I и его начинаниям. Государь и его ближнее окружение были хорошо знакомы со взглядами Афанасия, выраженными в многократных личных беседах и переписке. Восторженный до раболепия, архиепископ не уставал превозносить Петра и все его деяния.
Три посещения государем Архангельска (во время второго из которых, в 1694 г., Афанасий сопровождал Петра в Соловецкий монастырь) были по воле владыки описаны для потомства в панегирической книге «О высочайших пришествиях великого государя царя и великого князя Петра Алексеевича» (М., 1783). Поддерживая стремление Петра расширить для России выходы к морям, архиепископ собирает материалы под названием «Вести из–под Азова», а в марте 1700 г., в ходе подготовки Северной войны, сводит воедино сведения о пограничных землях и путях к Стокгольму в книге «Описание трех путей из России в Швецию» [582]. Материальная и духовная поддержка главы Холмогорской епархии сопутствовала деяниям Петра и в ходе войны.
Хорошо зная Афанасия, будучи убежден в его верности и даже публично «изволяя» видеть его во главе Церкви после кончины Адриана, Петр I тем не менее презрел протест патриарха против назначения на Крутицкую митрополию человека, явно неспособного к управлению многосложными духовными делами. Послание Адриана боярину Стрешневу датировано 13 июля 1699 г., а 23 июля патриарх принужден был перевести митрополита Трифиллия из Нижнего Новгорода в Москву.
Новый митрополит Сарский и Подонский, как и задумывалось, не смог выполнять свои обязанности, оставив бремя практической администрации на чиновниках патриарших ведомств, в сферу деятельности которых уже глубоко вторглась светская бюрократия. Немногим позже кончины Адриана Трифиллий тихо и незаметно ушел из жизни (28 июня 1701 г.). Ликвидация патриаршей власти, даже при параличном Адриане стоявшей заслоном на пути порабощения и разграбления Русской православной церкви крепостническим государством, готовилась заранее.
Если светские чиновники еще сетовали на остатки власти в руках духовных администраторов, то царская власть начинала открыто действовать, совершенно не считаясь с самим архипастырем. Так, 23 мая 1698 г. патриарх Адриан грамотой епископу Игнатию приписал город Петровск к Тамбовской епархии. Однако митрополит Астраханский Сампсоний заручился поддержкой видного вельможи Б. А. Голицына — и указом Петра I от 20 октября (без уведомления патриарха) Петровск перешел к Астраханской епархии. В дальнейшем Адриан вынужден был подтверждать самовольный передел епархий царем.
Не в силах противиться указам светской власти, Адриан не мог умереть, не противопоставив беззаконным разорителям хотя бы слово истины. «Суд святительский», напоминающий в условиях террора, «мздоимства великого и кражи государственной» (по выражению сподвижника Петра князя Б. И. Куракина) глас вопиющего в пустыне, стал духовным завещанием патриарха.
В патриарших палатах
Последние годы своего архиерейского служения Адриан большую часть времени должен был проводить в «спаленке», на обычной деревянной кровати, покрытой войлоком и застеленной поверх пухового тюфяка тонким льняным бельем. В головах у него, под гусиного пуха подушкой, прятался ларец–подголовник с важнейшими личными бумагами и предметами. Патриарх лежал, укрытый бобрового пуха одеялом с исподом горностаевым, верхом темно–вишневого атласа и возглавием (передником) темно–лимонным или зеленым струйчатым.
Изредка, когда находил в себе силы подняться, Адриан ставил ноги на соболиное подножие и мог взглянуть на себя в большое стенное зеркало в стеклянной, выполненной в виде трав раме [583]. Высохшее, изможденное лицо в зеркале контрастировало со здоровым ликом на висящем поодаль, в золоченой резной раме, прежнем портрете еще здорового патриарха.
Слоновой кости гребень, медный рукомойник с подставленным под него тазом и кувшин исчерпывали список бытовых предметов в спаленке, не считая простой одежды: свиты (подрясника) в виде власяницы из черного сукна с пояском, теплых шерстяных (часто подложенных мехом) или летних бумажных темно–вишневых или зеленых чулок или онучков да кисейных платочков. Воздух был насыщен запахами исходящих от «ароматничков» курений: росного ладана, розовой воды, можжевельника и в особенности теплым ароматом ячменного пива, помещавшегося в печку «для духу».
